Когда я вошел в город, было уже почти совсем темно. На западе небо все еще было темно-красным, но низко над домами уже висела неестественно огромная желтая луна. Фонари еще не горели, а улицы, объятые полусумраком, были пустынны и безжизненны. Дома тоже казались мертвыми, и я был почти уверен, что во всем городе не горело ни одно окно, кроме одинокой щели на самом верху Башни.
Я свернул за угол и медленно побрел куда-то, иногда спотыкаясь о камни булыжной мостовой.
На оцепеневший город тихо и незаметно спустился туман, укутав его в свои зыбкие телеса. И только верхушка Башни с одиноко горящим окошком возвышалась надо всем. Но этого не видел никто, кроме ухмыляющейся луны.
Я долго брел вперед, не видя абсолютно ничего, кроме белесого тумана, а потом и совсем закрыл глаза, продолжая двигаться.
Из темноты возник рой ярко-красных искр, которые помотались вокруг меня, а затем составились в лицо человека с распухшими усталыми глазами, обвисшими щеками и толстыми чуть приоткрытыми губами. Я разрешил ему ожить. Его глаза приобрели более осмысленное, но и во много раз более усталое выражение, а губы зашевелились, пытаясь что-то сказать. Я включил звук. "...graciously. Abondened bodies couldn't live alone. That's quite clear. And even more..." Я подумал, что ничего не понимаю. "...более того, они не только не жили, они не существовали вообще и как объекты материального мира..." Я прогнал искры.
Упершись во что-то холодное и мокрое, я открыл глаза. Вокруг везде были собаки, огромные черные доги, которые бесшумно появлялись из тумана и снова исчезали в нем. Подошел троллейбус. Я молча забрался в него. Двери закрылись, и троллейбус, в котором кроме меня, водителя и зашедшего вместе со мной дога не было никого, тронулся. Окна были непрозрачными, и от этого было уютно и тепло. Я сел на сиденье, а дог устроился напротив. Он долго изучал меня своими темными холодными глазами, а потом спросил: "Ты кто? Что-то я тебя раньше не видел." "Я - чужой", - ответил я. Пес сразу же потерял ко мне весь интерес и, прикрыв веки, задремал.
На западе небо, наконец, потемнело, зажглись все звезды, которые должны были зажечься, а луна поднялась высоко-высоко и стала ярко-белой. На город опустилась ночь, но окошко на вершине Башни все еще горело.
В окно троллейбуса с внешней стороны настойчиво билась тяжелая муха. Я ощущал ее злость, которая постепенно перешла в отчаяние, затем - в апатию и усталость. А потом муха умерла, и весь мир с той стороны окна исчез. Мягко гудели железо и пластмасса, пронзенные электричеством. Я встал на соседнюю дорожку, а потом сошел на землю. Падал мягкий снег, густой и теплый, скрипевший под ногами и залеплявший глаза. А потом пошел обжигающий дождь, и я, стараясь не ступать в лужи, обдававшие кипятком брызг, побежал на другую сторону улицы под дощатый навес. Улица размякла и набухла, потекла ручьями и превратилась в некое оранжево-коричневое месиво. Под навесом собралось уже довольно много людей, почему-то возбужденных до необычайности и нервно переговаривающихся. И лишь рядом со мной молча стоял одинокий старик в белом тулупе и кепочке с надписью на непонятном мне языке. Лицо старика было почти полностью скрыто за кучей ярко-белых седых волос, из которых торчали лишь старые усталые глаза. Благодаря им старик напоминал маленького плюшевого медвежонка с пришитыми черными глазенками-пуговками.
Ярко блеснула молния и выключился звук. Улица была опять холодна и безлюдна, и только высохшие листья шуршали на темном асфальте, тревожимые легким ветерком. Я вышел из-под навеса и снова устало зашагал куда-то.
Город спал. В каждом из домов видели свои теплые сны счастливые люди, и только я, чужой всем, бродил в унылой тишине осенних улиц. И лишь высоко над городом, на верхнем этаже Башни кто-то тоже не спал.
Послышался шум моря и крики чаек. Я закрыл глаза и долго смотрел на огромные серые облака, идущие откуда-то далеко, из-за той линии, где бескрайний простор моря сливался с бесконечным полотном неба. Потом подул мерзкий холодный ветер, я задрожал и открыл глаза. Но запах моря и его суровая прохлада еще некоторое время оставались.
Я стоял под фонарем и следил за плясками мошек вокруг света. Немощная лампа освещала лишь небольшой участок земли, и стоило лишь сделать шаг в сторону - и ты снова в абсолютной темноте. И лишь где-то там, в темной высоте, устало шумят огромные тополя.
С неба стремительно скатилась маленькая, бледная, никому не нужная звездочка. Башня вздрогнула и беззвучно застонала. Окошко на верхушке еле заметно мигнуло. И снова все осталось как прежде.
Узкие улочки крошечных домов незримо сплетались в кружево города. И где-то в этом лабиринте находился я.
Болели усталые натруженные ноги. Я снял сапоги и окунул босые ступни в талый снег. Боль утихла. Но усталость осталась.
Рядом в темноте послышалась какая-то возня, затем вопль, и прямо на меня налетела со всего размаху черная как ночь кошка, очумело вперила в меня свои ярко-желтые горящие глаза и снова исчезла в темноте.
Я встал, опять надел сапоги и пошел дальше. Луна посмотрела мне в лицо, бросив на него свой мертвый свет, и отвела глаза. Я был чужой.
Ветер осторожно ощупал мое лицо, мягко его погладил, а потом резко, наотмашь, ударил. Колючий снег вперемешку с пылью заскрипел на зубах. Ветер еще раз толкнул меня, осторожно, оценивающе, а потом без передышки начал хлестать. Я сбросил капюшон, и волосы расправились и стали жутко развеваться. Я шел навстречу буре, я шел и улыбался - это был момент забытья.
Но все кончилось. Снова от мороза трещали деревья, покрывались инеем стены домов и леденели ресницы. Вверху, чрезвычайно контрастируя с небом из темно-фиолетовой бархатной бумаги, сияли ясные, холодные, всегда далекие и всегда бесстрастные звезды. А чуть ниже, ближе к пятну города, чуть видно теплилось окошко на самом верху Башни.
По небу пошли разноцветные полосы фейерверка. Затаив дыхание, я наблюдал за дьявольской пляской огней, выбирая цвета следующей полосы или грозди света. Я знал. Но мне было все равно.
Ко мне подошла группа странно одетых людей. Один из них что-то спросил у меня. Я сказал "Да" и пошел дальше, в пустоту между домами, заполненную чернильным мраком. По мостовой процокала лошадь, запряженная в крытую пролетку, и исчезла в темноте.
Тишина окутала город, больно ударив мне в уши. В вязком воздухе, обжигающем даже ночью, возник мираж - дрожащий силуэт огромного четырехметрового человека в черной одежде. Я пытался разглядеть его лицо, но вовремя одумался. Я и так знал, кто он. Но этого нельзя было знать. И я забыл.
Откуда-то далеко из лабиринтов сонных улиц доносился хриплый надтреснутый голос, настойчиво что-то вещающий. Я наугад пошел в сторону этого голоса и через некоторое время вышел на небольшую круглую площадь, к которой вели все улицы города, на площадь из серых камней, унылую, бесконечно паутинно-старую и мертвую. На ней не было ничего живого - почти - на ней стояла Башня. Вокруг не росло ни одного дерева, но мне в руку вдруг опустился желто-бурый лист тополя. Я сжал его между ладонями, а потом открыл. Листа уже не было, но мои руки пахли осенью, октябрьским ветром, слякотью и еще чем-то очень-очень знакомым, но ускользающим из памяти и призрачным.
Голос немного притих, раздалась хрипящая музыка, но пластинку заело, и после десятка повторений одних и тех же двух тактов, музыка смолкла. Опять заговорил голос. Он раздавался из покосившегося громкоговорителя, висевшего на стене одного из домов. Я прислушался: "...важнейшим структурным компонентом личности является самосознание - свойство человека осознавать себя в качестве субъекта деятельности с присущими социальными и нравственными характеристиками. Объектом самосознания является собственная личность. Самосознание формируется у человека постепенно, в результате индивидуального развития. Постепенно складывается сложный образ собственного "Я"..." Из громкоговорителя раздался хрип и вой, а потом все смолкло. В тишине четко чувствовалась мелкая дрожь Башни. Я стоял и долго смотрел на нее. Под моим взглядом она замерла и затаилась. "Успокойся, - сказал я ей, - я ухожу", а потом добавил к этим словам чувства. Она поняла. Это было невероятно, но она поняла меня. А я понял нечто другое, я вдруг ясно осознал, что покоя не будет никогда, что я не просто один, я больше, чем один - я ДОЛЖЕН. И должен вечно. Верхушка Башни терялась где-то высоко-высоко вверху, но я понял, что там под крышей, последний раз мигнуло и с благодарностью погасло вечно горевшее окно.
Теперь во всем городе не было уже ни одного зажженного окна, но это стало уже не важно - с востока медленно, но неотвратимо поднималось утро, раскидывая свои красные руки во все стороны неба.
Я вышел из города на рассвете. Огромное красное солнце почти полностью оторвалось от линии горизонта, когда я шагнул с мощеной улицы города на пыльную дорогу. И я опять просто шагал вперед, не зная, не веря, не думая, не чувствуя, я медленно шел в другой город, другой город, где я тоже был чужим для всех.
