"Как все глупо, - подумал он, отойдя от окна,- я ненавижу жить, я ненавижу...". Комната ответила ему своим вечным молчанием. Все здесь было ему чужим, все опротивело, а в особенности эти плоские бледные стены и мертвенно-известковый потолок вместе со своей куцей лампочкой, которую так было приятно выключать.
Он сидел за столом и записывал какие-то ужасно тупые и никому не нужные мысли в тетрадку, поминутно останавливаясь и пытаясь прогнать от себя навязчивую идею, что завтра опять придется тащиться в университет, а там пытаться изобразить из себя хоть частично живого человека. И так - всегда, всю жизнь. Глупо и страшно жить так, но ведь ничего не поделаешь. И он так и будет жить, изображая из себя кого-то, а потом посылая всех и на минуту становясь самим собой, удивляя и поражая окружающих. А после понимать, что и эта минута, в сущности, - тоже игра, но игра уже не для кого-то, не для окружающих чужих и холодных людей, а для самого себя. И поняв это, уже никак не сможешь не понять нечто другое, большее. А поняв большее, сразу же понимаешь, насколько мерзка такая жизнь. И начинаешь метаться по комнате, резать пальцы и делать глупые попытки самоубийства. А потом убиваешь в себе все, приклеиваешь к лицу иронично-самодовольную улыбочку и снова как-то пытаешься жить, стоя у этого вечного окна своей комнаты с его вечно холодным стеклом, вечной ночью и вечно далекими, но какими-то родными огнями. А когда надоедает стоять, то идешь к столу, попутно в который раз бросая взгляд на свою комнату, и что-то пишешь, что-то кривое, непонятное, а главное, никому не нужное - ни тебе самому, ни кому-то извне.
Он отбросил ручку и взглянул на часы. "Уже поздно,- подумал он,- надо идти спать." И как-то очень и очень тоскливо: "Завтра опять в университет."
