Монолог
Знаешь, кажется, мне есть, что тебе сказать... Я понял это далеко не сразу, совсем не в тот момент, когда я впервые увидел тебя. Да и помню ли я ту первую встречу, бесконечно короткую, эфирно-несущественную и похороненную за лохмотьями памяти?
Язычок свечи волшебен в своей нежности, кроткой прозрачности и неугасимой, всепрожигающей силе. Но кому дело до его хрустального очарования, если в соперники одинокой свечи на тесный ринг неба выйдет солнце, бахвалясь своей разнузданной мощью. Но равно как я не могу заставить свой взгляд рассматривать дневное светило, я не смогу оторвать глаз от таинства ночной гостьи.
Круг замкнулся, опустилась ночь, и мой комнатный электрический свет тихо отступил в далекие фонарные огни за окном. Я опять шепчусь со свечкой, которая вздрагивает от моего дыхания, испуганно расшвыривая прочь тени.
Знаешь, мне есть, что тебе сказать. Я понял это уже по тому, что неожиданно для самого себя вспомнил твое лицо – как вспоминают лицо смерти, когда она мягко убаюкивает тебя ласковыми волнами, яростно рвущими твои виски. Она говорит тебе: «Здравствуй, вот мы и опять с тобой свиделись...», а ты молчишь, потому что есть так много слов, которые нужно сказать.
Мне есть, что сказать тебе, я распознал это по своему молчанию, в тот отрезок времени, когда пол везущего нас в темноту автобуса прерывисто качался, а незнакомые фонари за окном складывались в фантастические слова. Усталость хотела нежно взять меня за руку и увести куда-то ближе к луне, но я просил ее чуть-чуть подождать, и она уступила...
Мне есть, что сказать тебе – я угадал это из твоих глаз. Я не запомнил ни их цвета, ни их глубины. Я лишь понял, что они не умеют быть немыми.
Ты сказала: «Я взрослая», и тогда, помню, я тебе не поверил, самонадеянно полагая себя осмыслившим тайны движений души... А сейчас я не могу понять, почему у этого воспоминания кислый привкус ржавчины. И никак не разберусь, то ли ты маленькая девочка, баюкающая младенца-старика, то ли мне просто страшно.
Ведь я – всего лишь маленький упрямый мальчишка, нелепо напевающий какую-то песню про изменчивый мир, от которой я помню, правда, лишь пару строчек припева. Мальчишка, для которого стать взрослым – означает смириться с жизнью.
Тогда ты сказала еще одну фразу, процарапавшую во мне размышления с рваными краями: «Ты пытаешься изменить людей, а я их просто люблю.» После этого я долго шел и размышлял, позволяя моему телу автоматически искать какую-то описанную тобой лестницу, якобы позволяющую мне откуда-то или куда-то выбраться. С самого начала я не ставил под сомнение справедливость твоего утверждения, я лишь пытался понять, что я смогу ответить ангелу, если таковой вдруг случайно заглянет в мою комнату...
И понял, что не могу любить этот мир...
Не могу именно потому, что слишком его люблю или слишком его ненавижу – без средних состояний, без приятного, покойного безразличия.
Понял, что пока я куда-то еще иду, я буду пытаться менять людей, ненавидеть и их, и себя, до крови обкусывать себе губы от напряжения несовершённых ошибок. Буду пытаться менять людей, неистово любя их, ведь противоположность любви – не ненависть, а бездеятельное и созерцательное безразличие.
Есть ли любовь – помощь малютке сделать свои первые неуверенные шаги?
Или любовь – всего лишь взрослое любование застывшими линиями?
Когда умирает картина? Когда она нарисована...
Мне есть, что сказать тебе. И я не знаю, зачем я говорю все эти слова, ведь я все еще не сказал ни одного слова...
Конечно, глупо искать что-то вне себя...
Улыбайся, бронзовая статуэтка за стеклом, хмурься, прослезившееся осеннее небо, плачь, нежная ночная свеча... Как жаль, что вы безмолвны, ведь мне есть, что вам сказать...
14.10.1998 г.
