Карманов ДмитрийМихеев Алексей (ХБ)
Осень I За окном стояла странная, тягучая, неестественно длинная осень. Огромное бесцветное небо тяжелой плитой с невыносимой силой давило сверху на безрадостный мир, втаптывая его в унылую серость и зябкую дрожь утренних туманов. И чем дальше, тем становилось все хуже, давно ушли куда-то яркие краски сентября и редкие проблески октябрьского солнца, на мгновение волшебно преображающие мир; теперь все вокруг с каждым днем все более сливалось в одну холодную серо-бурую массу, которая заполняла не только внешний мир, но и лезла внутрь. И теперь, в послезакатной судороге, нельзя было не верить, что эта осень не кончится никогда.
Сидя дома в своем старом кресле я предавался тяжелым невеселым думам, заливая их дешевым вином. За прошедшую неделю я совсем выбился из колеи, может, это осень так действует на меня, а может быть я и сам виноват, не практичен, не умен, не талантлив... Хотя, какой тут к черту талант, я так запутался, что перестал различать дни недели. И эта работа, будь она неладна. Надо уехать куда-нибудь, отдохнуть, подышать воздухом. Ведь я так давно никуда не ездил. "К морю, к морю,"- стучала идиотская мысль в висках. Я понимал, что это невозможно, но мысли меня не слушались, они нервно бились в голове, как рыба в сетях, и создавали свой маленький, отгороженный от всего реального мира мирок. Мне виделись поля, дома, улицы. В этом мирке не было тесных треугольных правил, сжимающих рамок, липкого зноя в осенней комнате.
В дверь постучали:
- Николай Петрович, откройте, мне нужно вас по очень важному делу. Николай Петрович!
Я слышал его, но не двигался с места. Стук не прекращался и начинал меня уже раздражать. Наконец я не выдержал и вскочил. Хватит, пора прекратить это безобразие! Надо вообще все это прекратить! И вдруг все в самом деле прекратилось. Внезапно стало темно и как-то по-новому спокойно. Впервые я увидел темноту и почувствовал запах своей комнаты. За окном тоже все стихло, не горело ни одно окно. Стало так уютно, что я почувствовал мягкие прикосновения воздуха ладонями. Голова стала совершенно ясной, ноги перестали болеть. Я слышал, как ветви терлись о подоконник, и эти звуки казались мне невыразимо чудесной музыкой. И я уже совсем было поверил... "Электричество отключили,"- пронзила меня холодная мысль, разбивая всю мою идиллическую картину. Вновь мной завладел сырой промозглый ветер. Вся тяжесть, даже больше, чем вся, вновь легла на меня. Я шагнул в сторону и споткнулся о какой-то низкий неприятный предмет, больно ударившись локтем о пол
- Николай Петрович, откройте, я знаю, что вы дома - Глаша вас видела, скреблись за дверью.
Я со злостью смотрел на дверь и думал, когда же все это кончится. "Сколько можно, не дают человеку спокойно отдохнуть!"- подумал я уже вслух.
Дверь, уже почти притихшая, вновь ожила и разразилась стуком. Голос уже уверено прокричал:
- О, Николай... кхм... Николай Петрович, здравствуйте! А я тут уже полчаса стучу, разбудил все-таки!
Он думает, что я спал! Тем лучше, не буду показывать ему свою раздраженность. Открыв дверь, я увидел моего соседа Климентия. Он стоял на пороге, держа в руках свечу, и как-то странно, словно не узнавая, смотрел на меня.
- Ник... Николай Петрович, что с вами? И почему вы в плаще?
Я покосился на зеркало, висевшее в коридоре. Действительно, вид у меня был неважный: грязное серое лицо, отеки под красными вспухшими глазами, взъерошенная голова. Да еще этот старый плащ, который я совсем забыл снять...
- Да, в плаще, а что?
- Вы, видимо, нездоровы?
- Да нет, пустяки, вчера лег поздно. Так что вы хотели?
- Да ладно, теперь уж ладно, отдыхайте. Как-нибудь потом...
Я закрыл за ним дверь, озадаченный его словами. Что это значит, почему он так долго стучался, а потом сразу же ушел? И что со мной? С этого, скорее, и нужно начинать. Но постепенно я успокоился, хотя и чувствовал, что уже не усну. Скорее бы снег. Казалось, этого ждал не только я, этого ждали все, и сама природа изнемогала под тяжестью осени, какой-то необычайно странной, не такой, как всегда. И что-то чужое незримо присутствовало в этом сером, словно блестящем изнутри, свинцово-холодном небе, казалось, оно вот-вот разразится чем-нибудь вроде тяжелого ливня или даже громыхающего камнепада. Но ничего особенного не происходило, стояла все та же серость и сырость. А в груди жила постоянная ноющая боль. ЕЕ вызывал этот ветер, гонящий неизвестно куда огромные пухлые тучи, которые тяжело плывут, царапаясь о широко и слепо растопыренные голые кроны деревьев, цепляясь за крыши домов и столбы. И не верилось в голубое небо, не покрытое этим толстым серым слоем, который не мог прорваться и пропустить хоть один солнечный лучик. Да и не выжил бы этот луч в нашем осеннем бесцветном мире. Скорее бы снег... Хотя это не решило бы моих проблем... Но все-таки, скорее бы. Нужно отдохнуть, отдохнуть от всего этого холодного серого. Устал я, совсем расклеился. Господи, но сколько же еще можно, за что нам все это? Эта слепота и неведение. Куда исчезло добро? Чувство тепла и жалости заменило какое-то тугое напряжение. Кто же натянул эту пружину? И чем все это кончится - ураганом, землетрясением? Нет, все будет намного ужаснее. И этого не избежать.
А эти лица! Эти холодные недоверчивые взгляды, как у загнанных зверей. Люди осени... Выражение их лиц поражает меня, пожалуй, больше, чем все остальное. Они были не только суровы и раздражены, они были одинаковы. И все больше растет напряжение, а в воздухе витает предчувствие чего-то надвигающегося и ужасного. И так хочется убежать от всего этого.
Но разве это возможно?
Как я устал, как устали все мы от того зла, которое сами себе, друг другу причиняем. И мы думаем, что все так и должно быть, мы удивляемся и не понимаем, почему последняя размолвка с другом причиняет столько боли и неуверенности. Но почему?- говорим мы себе, ведь именно он виноват, пусть он и страдает. И никто не может понять, что все в мире зло делаем мы сами...
Так просидел я в раздумьях всю ночь. Мне даже стало страшно, когда я охватил в памяти все те часы, которые я провел наедине с собой, когда я вспомнил все то, что мне приходило в голову. Такого со мной еще никогда не было...
Только утром явился ко мне долгожданный сон, прервавший мои тяжелые мысли.
На троне сидел король, но в его глазах не было грозных и властных нот. Лицо его было печально, ему было холодно, несмотря на жаркий камин, полыхавший в конце залы. За огромными окнами билась неугомонная вьюга. Белые неровные хлопья то шли вниз, то бешено бросались вверх, то вдруг останавливались на мгновение, как будто их пронзали невидимые стержни, и тогда казалось, что уже ничто не сможет сдвинуть их с места, но новый порыв ветра - и они стремительно исчезают в мутном безбрежном небе, а на их место приходят другие.
Под мерные завывания ветра король заснул. Спящий он казался еще более беспомощным. От ударов в окно он то и дело вздрагивал и что-то бормотал. Он не был глупым, но он не был и сильным. Это была первая неделя его царствования, поэтому он все еще не мог привыкнуть к своему новому положению, он боялся, а все его окружение казалось ему чужим и холодным. И он никак не мог понять, почему он король. А самое главное - он не помнил, как это случилось.
С наступлением темноты он зажигал свечу и спускался вниз по гигантской темной лестнице, стоя на которой в темноте ты не знаешь, куда нужно шагнуть, ведь можно оступиться и упасть. И только мягкий персидский ковер, покрывавший лестницу, служил единственным успокоением.
На этот раз, как впрочем и всегда, он спокойно прошел всю лестницу и остановился у огромной входной двери. Он взялся за холодное тяжелое кольцо и потянул на себя. Раздался скрип, дверь приоткрылась. Король вышел. Ветер немедленно задул свечу.
Пухлые белые поля светились каким-то своим внутренним светом. Черные силуэты деревьев были похожи на скелеты, оскалившиеся костями в пустоту бесконечно холодной ночи. И король смотрел в эту ночь и никак не мог понять, что это, зачем все это и почему все именно так. Он думал, что в этом мире не бывает дорог и путей, он велик и безграничен во всех направлениях, а те, кто считают, что существование без дорог невозможно, всего лишь проложили их в своем сознании, чем заперли себя в клетку. На самом деле они видят не мир, а только лишь его тень, и для того, чтобы исправить эту ошибку, им нужно собраться вместе и отразиться в зеркалах своих глаз. Они увидят себя и ужаснутся, забудут все и не смогут даже ходить. А так как система замков их клеток почти одна и та же, а различия зависят лишь от человека, создавшего их, то они смогут найти ключ общего согласия и... И не станут обвинять самого главного и искать самого гадкого, а просто разойдутся по своим домам, чтобы согреться и отдохнуть после долгого путешествия.
Так думал король, а может быть и не так. Лицо у него было грустное и задумчивое. Он постоял еще немного, понял, что замерз и решил вернуться.
II Утром на земле уже лежал снег. Я долго стоял у окна, от которого пахло холодом и зимой, и, прильнув к грязному, не мытому еще с прошлой весны стеклу, смотрел на узкий мирок моего двора, так неожиданно преобразившийся за ночь. От земли веяло спокойствием, она тихо и мирно уснула, ушла на отдых после трудного, особенно трудного года, укрытая пышным белым одеялом. Это успокоение передалось и мне. Мысли мои приобрели так давно забытую четкость и последовательность, они проплывали у меня в голове тихо и величественно, как огромные океанские корабли, вошедшие в тихую воду залива.
Наконец у меня устали ноги, и я оторвался от необычного зрелища, оглядел свою маленькую комнатку и задумался. Что мне сейчас делать? Я даже не представлял себе ответа на этот вопрос. Оставаться дома? Я решил, что погода мне нравится, это раз. Значит я выйду на улицу, это два. Удивительно, уже два! Выйду на улицу... Ну, а там мне наверное что-нибудь придет в голову. Но надо перекусить.
Я достал из холодильника яйца, масло, взял хлеб. В это прохладное утро самым уютным местом в квартире была кухня. Было очень приятно сидеть у плиты, чувствовать ее тепло и слышать треск яичницы, весело шипевшей и выстреливающей капельками раскаленного масла.
И вот я стоял на улице и оглядывался. Белизна окружающего все еще не переставала удивлять. И мне было тепло оттого, что в желудке переваривался не такой уж роскошный, но сытный завтрак. Я стоял, не зная, что делать, и надеялся, что мне еще с чем-нибудь повезет. Но двор был абсолютно пустынен, и я подумал, что мне нечего делать в этой коробке с грязными стенами, уродливыми сухими деревцами и удивительно белым слепящим дном.
Выйдя со двора, я увидел, что на улице асфальт уже не белый, а темный, мокрый и грязный. Редкие снежинки, касаясь его, исчезали, тонули в этом черном омуте, и от этого асфальт принимал странный, поблескивающий, какой-то ртутный оттенок. Оторвавшись от созерцания мостовой, я увидел старушку, мечущуюся возле телефонной будки. Когда я подошел к ней, она, задыхаясь, жалобно спросила: "Милок, у тебя не нашлось бы двушечки, мне срочно нужно звякнуть деду моему, а то он беспокоится, старый дурак?" Я растерянно сунул ей в руки грязный мятый рубль и двинулся дальше. Разобравшись, старушка что-то кричала мне вслед, но я уже не слышал ее, привлеченный другим.
У ярко-зеленого забора трудился человек в грязной робе, огромных резиновых сапогах, с кистью в одной руке и с каким-то рулоном в другой. У его ног стояло ведро, судя по виду которого, уже неоднократно использовавшееся малярами. Человек небрежно хлестал кистью по зеленым доскам и напевал густым басом какую-то веселую песенку. Закончив махать кистью, он развернул рулон и небрежно прилепил его на обильно измазанный клеем участок забора. После этого он вытер о себя руки,бросил кисть в ведро и, помахивая этим ведром, удалился прочь, продолжая что-то напевать. Я подошел к забору. На довольно криво прилепленной афише значилось:
8-10 ноября Филармония. ОБЛАСТНОЙ КОНКУРС КОМПОЗИТОРОВ Начало в 16.00 Я равнодушно пробежал эти строчки глазами и уже собрался было уходить, но меня привлекло слово "конкурс". Так как делать мне все равно было нечего, а на конкурсе, как мне показалось, должно было быть весело, я отправился в сторону филармонии. До четырех была уйма времени, поэтому я не торопился, а шел довольно медленно и поглядывал по сторонам. Солнце, еще утром прятавшееся в тучи, слепило глаза. Мне было тепло и хорошо от мысли, что жизнь не закончилась, нет, вот она - кипит, крутится, бежит, обгоняя меня.
А люди вокруг и в самом деле бежали, да что бежали - неслись. "И куда им всем, зачем им всем спешить, ведь можно просто остановиться и посмотреть, какой сегодня выдался хороший день,"- думал я, глядя на них. Но только я сам остановился, как меня буквально снес молодой человек с огромной сумкой, прокричавший что-то вроде "Пропустите, я опаздываю!" Видимо, это молодой папаша, да еще, наверное, студент. Вот так и летит она, жизнь - не успеешь родиться, а уже куда-то спешить надо, не успеешь отучиться, а уже у самого ребеночек дома вякает. А потом смотришь - и уже сидишь с палочкой на скамейке в садике и думаешь - куда жизнь-то делась, на что истратилась! Ради кого, ради чего все?
Тут я услышал какие-то крики. За углом, у двери гастронома стояла огромная, шумная, извивающаяся очередь. Времени у меня было достаточно, поэтому я подошел ближе, прислушиваясь, о чем кричат. Однако шум был самый обычный, "очередной". Кто-то кричал, что всем не хватит, кто-то брызжа слюной уверял, что "этот гад в сером пальто здесь не стоял", а кто-то толкался к прилавку, подняв над головой книжечку и что-то бормоча про инвалида труда. Толпа гудела и волновалась как море. Не найдя в этой картине ничего интересного, я собрался уже уходить, но тут из очереди донесся знакомый голос: "Николай Петрович!" Я пошарил глазами, но никого не увидел. "Я здесь!"- вновь донеслось до меня, и я заметил в самом начале очереди машущего мне Климентия. Он стоял почти у самого прилавка, поэтому ему было чрезвычайно трудно сохранять вертикальное положение. Держась за чьи-то спины, он улыбался и делал мне призывные жесты рукой. Было очень смешно видеть, как этого маленького, худенького, со сморщенным улыбающимся лицом человека бросало из стороны в сторону, словно он находился в кузове несущегося по ухабистой дороге грузовика. Подойдя ближе, я спросил, пытаясь перекричать гам толпы, что здесь дают. Климентий меня не услышал, зато какая-то старуха, пытающаяся втиснуться в середину, сказала: "Чего дают - не знаю, но тебе все равно не достанется!" В этот момент очередь встала на дыбы и поперла вперед. Климентия окончательно завалило телами, и я, потеряв его из виду, решил продолжать свой путь.
Пройдя еще несколько кварталов, я вышел на площадь перед филармонией. Возможно, некоторые жители нашего города и считают филармонию красивым класс