Старик в темноте

Темнота была абсолютна. Ее можно было трогать руками, кусать, пинать - ей было все равно, она медленно пульсировала, как огромный живой организм, и молчала.

В дальнем углу пещеры зажегся слабый огонек свечи. Старик всегда любил темноту, но чем старше он становился, тем больше боялся того, что сможет разглядеть нечто в этой темноте. Поэтому, когда он просыпался, то всегда зажигал свой оплавленный стеариновый огарок, ставил его в одну из ниш, устраивался поудобнее на огромном валуне, заросшем мхом, важно причмокивал беззубым ртом и начинал свой бесконечный рассказ, лишь изредка прерываемый шелестом крыльев разбуженной летучей мыши или стрекотом ночного насекомого.

- Кто знает,- тихо начал старик, закончив причмокивать,- кто теперь знает о мире, в котором живут люди? Теперь все оперируют такими понятиями, о которых не имеют ни малейшего представления. Они выяснили, что нет смысла жить и теперь кричат об этом на каждом углу, а потом убивают в себе свою душу и умирают. Умирают действительно бессмысленно. А те, кто не смогли вырезать из себя душу, живут с ней, мучатся с ней и в конце концов с ней и умирают. Ведь они еще дети, и теперь уже до конца детьми и останутся. Потеря страшной, но сладкой и успокаивающей сказки, тот факт, что душа смертна, нанес им тяжелый удар, от которого они не смогли и так никогда и не смогут оправится. Дитя, узнавшее, что отец не ждет его к пышному обеду в богатом сказочном дворце, а сидит в холодной грязной тюрьме, это дитя не поймет, почему все так и не может быть по другому. Оно чувствует себя обиженным, оно плачет, ведь оно еще слишком мало, чтобы уразуметь, что жить надо не ради этого хрустального дворца над облаками, не ради сахарных петушков на разноцветных блестящих палочках и даже не ради доброго и всемогущего отца. Мое бедное дитя захлебывается слезами, его прекрасные игрушки оказались серой пылью.

Старик умолк и глубоко задумался, словно в миллионный раз взвешивая и обдумывая что-то, что уже давным-давно было и взвешено, и тщательнейшим образом обдумано. В его глазах тускло светились печаль и досада.

- Черт бы их побрал с их логикой! Они разрушили все химеры, которые я дал им, но они так и не поняли, зачем я создал для них эти фантазии, эти раскрашенные дешевые побрякушки. Да, наверное я недооценил их. Они оказались чрезвычайно умны, но они слишком беспросветно глупы, чтобы понять насколько они умны. Дети мои... Они сейчас кричат о материи, но не ведают, что сами они - лишь сгустки моих идей, моих мыслей, моих стремлений. Я заложил в них все свое видение гармонии и совершенства, но мои представления оказались далекими от Истины. Они этого никогда не узнают, они так и не узнают, что их великий отец - это всего лишь выжившее из ума существо, способное породить только клубок копошащихся червей у себя в мозгу, червей, которые оказались умней его самого. Да, я породил их, но и они породили меня. Несовершенство создало еще большее несовершенство, продолжая великое дело энтропии. Я складываюсь из их сознаний и существую в каждом из них. И я умру тогда, когда умрет последний из них. Уже скоро... - Старик почмокал губами, вздохнул и устало прикрыл глаза. - Сегодня тот, кто умрет последним, написал рассказ о жалком старике посреди абсолютной темноты.- Старик глухо закашлял, некоторое время молчал, а потом беззвучно засмеялся.- А может быть, он и не умрет, а когда все погрузится в темноту, то создаст свой собственный мир, наверное, более совершенный - еще одно звено в бесконечной цепи. Кто знает...

Старик еще долго сидел молча, глядя невидящим взглядом куда-то в пустоту, может, в прошлое, а быть может, и в будущее. Его печальное, искромсанное глубокими морщинами лицо в тусклом дрожащем свете свечи казалось неживым и словно вырезанным из камня. И только глаза, затуманенные, грустные, но удивительно светлые, несомненно, жили.

Наконец старик медленно, с трудом поднялся, сжал слюнявыми пальцами фитилек свечи, и опять все исчезло. Осталась лишь плотная, медленно пульсирующая, абсолютная темнота.

7.11.1994 г.